Рецепция творчества Осипа Мандельштама в межвоенной Литве

Reception of Osip Mandelstam’s Creativity in Interwar Lithuania

Osipo Mandelštamo kūrybos recepcija tarpukario Lietuvoje

Esta obra está bajo una Licencia Creative Commons Atribución 4.0 Internacional.

Исследования по теме статьи отсутствуют по бедности материала – в отличие, например, от публикаций статей и стихотворений К. Д. Бальмонта в периодике Литвы на литовском и русском языках, переводов его стихотворений, откликов на его творчество, воспоминаний о поездке поэта в Литву в 1930 г., обширной переписки с литовскими писателями. Вероятно, материал был бы богаче, если бы в начале 1920-х гг. при содействии Ю. Балтрушайтиса поэт принял литовское подданство и выехал в Литву (Мандельштам 1999, 35). По утверждению литовского биографа Балтрушайтиса, последний несколько раз настойчиво предлагал поэту эмигрировать с литовским паспортом (основания для оптации литовского гражданства были: до войны родители Мандельштама некоторое время жили в Литве). Мандельштам не сразу, но принес какие-то документы, а потом заявил Балтрушайтису, что от судьбы не уйдешь (Tapinas 2000, 308; Тапинас 2005, 142).

Особый аспект литовской рецепции Мандельштама, связанный с Балтрушайтисом, не исчерпывается внелитературными обстоятельствами. Отмечалось, что ранний Мандельштам использовал «мало заметных на общем фоне символизма М. Волошина и Ю. Балтрушайтиса» (Бобров 1923, 260). В русских стихах Балтрушайтиса обнаруживалось сходство мотивов с мотивами Мандельштама, в литовских стихах отмечали «мифологию избы», напоминающую Клюева и Мандельштама, и то же сходство отдельных мотивов с мандельштамовскими (Venclova 1974, 457–462). Т. Венцлова вслед за С. П. Бобровым писал, что словарь, образы, интонации раннего Мандельштама напоминали Балтрушайтиса. С другой стороны, Балтрушайтис ценил Пастернака и Мандельштама (Venclova 2013, 51, 55).

Единственный текст Мандельштама, обнаруженный в печати Литвы межвоенного времени, – перевод рассказа А. Барбюса «Неподвижность» в каунасской газете «Эхо» (1926). Рассказ вместе с сорока другими, переведенными Мандельштамом, вошел в сборник Рассказы (Барбюс 1925, 25–29). Экземпляр с ярлыком каунасской библиотеки «Пашвайсте» на переплете и штампами хранится в Национальной библиотеке Литвы имени Мартинаса Мажвидаса; вероятно, идентичный книжному текст газеты (Барбюс 1926) взят из этого или другого экземпляра того же издания.

Переводов поэзии Мандельштама на литовский язык межвоенного двадцатилется и упоминаний о них обнаружить не удалось. Однако среди поэтов, занимавшихся переводами современной русской поэзии, были ценители стихов Мандельштама: Г. Радаускас переводил Балтрушайтиса, Блока, Пастернака (после войны также Ахматову), в числе наиболее ценимых поэтов называл Мандельштама (Galinis 2001, 150; Nyka-Niliūnas 2001, 116–117; Гайжюнас 2009, 117; Ivinskaja 2018, 138–143). По воспоминаниям поэта и переводчика А. Хургинаса, он в начале 1930-х гг. от Радаускаса узнал Пастернака, Ахматову, Гумилева, Мандельштама. Радаускас Мандельштама, особенно Tristia, знал наизусть (Churginas, Geda 1994, 329; Хургинас, Гяда 2016, 211). Из письма Радаускаса эстонскому поэту и критику И. Иваску явствует, что в Каунасе у него был свой экземпляр Камня. В связи с собранием сочинений Мандельштама под редакцией Г. Струве и Б. Филиппова Радаускас писал Иваску, что до этого издания он хорошо знал стихотворения и Шум времени, прочитанный двадцать лет тому назад, а также отдельные критические эссе (Radauskas 2009, 26, 119; Радаускас 2016, 140, 154).

Единственная характеристика творчества Мандельштама в печати Литвы межвоенного двадцатилетия содержится в статье на русском языке «Новейшая русская поэзия» под псевдонимом М. Кемшис в журнале факультета гуманитарных наук Университета Витовта Великого (1931). Для контекста необходимо отметить, что к тому времени в Литве большее внимание вызывали явления русской поэзии, знаменующие радикальное перемены в советском обществе. Например, лидер авангардистской группировки „Keturi vėjai“ («Четыре ветра») К. Бинкис в лекции «Искусство активной души» (1922) апеллировал к Маяковскому и цитировал Шершеневича (Gudaitis 1986, 22–23). А. Якштас (Дамбраускас), критикуя авангардистские черты в стихах Ю. Тислявы, схожие с поэтикой Маяковского, обнаружил знакомство со статьей «Как делать стихи» (Dambrauskas 1926, 136). Поэт и переводчик К. Снарскис упоминал и характеризовал Демьяна Бедного, Сологуба, Игоря Северянина, Маяковского, Бунина, Мережковского, Зинаиду Гиппус, Бальмонта, Блока (Snarskis 1928a), пролетарских писателей и поэтов, участников «Кузницы» (Snarskis 1928b), для иллюстрации перевел стихи Гастева, Бердникова, Самобытника (Snarskis 1928c). В органе левой группы „Trečias frontas“ («Третий фронт») с тем же названием публиковались сведения о ЛЕФе, конструктивистах, Сельвинском, литературные противники именовались «литовскими Бальмонтами и Блоками»; в некролог Маяковского включен перевод его «Автобиографии».

Статья М. Кемшиса отличается последовательным представлением символистов, акмеистов, футуристов, Пастернака, Антокольского, ЛЕФа и Маяковского, имажинистов, конструктивистов и Сельвинского, поэтов «Кузницы», «Октября», «Молодой гвардии», крестьянских поэтов, группы «Перевал», Демьяна Бедного, Тихонова и Заболоцкого. Краткая характеристика акмеистов завершается утверждением о том, что после смерти Гумилева с 1922–1923 гг. группа прекратила существование, рассеянная молчанием Ахматовой, отколом Городецкого, Зенкевича и Нарбута, самостоятельным путем Мандельштама (Кемшис 1931, 224). Мандельштам по тематике, склонности к литературным реминисценциям, исключительной культурности стихов, по лексике и лаконизму был отнесен к группе «выделившихся от акмеистов» неоклассиков. Кемшис подчеркивает, что Мандельштам пишет очень мало: с 1924 г. издавались только небольшие прозаические вещи; вся его поэзия вмещается «на страницах ГИЗ’овского издания» (1928), но «никто, пожалуй, из пишущих сейчас не отличается такой отделанностью, законченностью и высокой культурой стиха и слога». Однако диапазон поэта сравнительно невелик, он «часто слишком субъективен, и это мешает ему занять место среди наиболее талантливых».

Мандельштаму, по мнению автора статьи, близок Б. Лившиц, связанный с ним личной дружбой: та же исключительная культура слова, любовь к нему как к носителю смысла, классические формы стиха и общая культурность. Однако в поэзии Лившица больше рассудка, он менее лиричен, чем Мандельштам (Там же, 224–225). По отношению к языку Мандельштам причислен к одной из двух основных линий – к линии «классической», стремящейся к живописности, «к изобразительности пространственных искусств». В такой поэзии «каждое слово ощутимо, как матерьял, сопротивляющийся поэту, [...] кажется не вылившимся из уст и эмоций поэта». Оно ему противостоит, «почти враждебно, и требует от поэта отделки и обработки, как мрамор, как дерево». Каждая строка «до отказа нагружена смыслом», сравнения неуместны, темп стихов ускорен нагромождением смелых метафор. К этой линии отнесены Пастернак, конструктивисты, Антокольский, Заболоцкий. К этой «струе косноязычного, материально-весомого стиха» следует отнести Мандельштама и Лившица, «наиболее классических из современных поэтов». Этой «струе» противопоставлена «романтическая» поэзия, ощущающая себя как музыку, – Есенин, крестьянские и пролетарские поэты, поэты «Кузницы», эпигоны символизма (Там же, 247). Еще раз в статье Мандельштам упомянут в ряду неоклассиков, к которым отнесены С. Соловьев, Парнок, Липскеров, Верховский, Ходасевич (Там же, 248).

К статье приложены перечни сборников и альманахов рассмотренных группировок и указано пособие Е. Ф. Никитиной Русская литература от символизма до наших дней, где имеется конспект темы «Элементы классики в поэзии Мандельштама» и список публикаций по теме (Никитина 1926, 92).

Кто был автором статьи? За десять лет до нее напечатана серия статей под именем M. Kemšis. В первой из них (о пролетарской поэзии в России) характеризовалось творчество Шкулева, Нечаева, Савина, Гастева, Маширина, Кириллова, «пролетарского Пушкина» Демьяна Бедного и «пролетарского Лермонтова» Василия Князева. Творчество Брюсова и Бальмонта словно умерло, в отличие от Блока; высокая оценка поэмы Двенадцать подкреплена цитатами и переводами (Krėvė 1921a). В статье о поэзии большевицких дней разбираются Скифы Блока, Христос Воскресе Андрея Белого, предисловие Иванова-Разумника «Россия и Инония» к поэме Есенина Инония, опубликованной под одной обложкой с поэмой Белого (Krėvė 1921b). В продолжении основные идеи советской поэзии выводятся из стихов Белого, Блока, Есенина, Клюева предвоенной и пореволюционной поры; рассматриваются «отпавшие от нездоровой символики» столпы футуризма Маяковский и Шершеневич, цитируются стихи Мариенгофа из коллективного сборника Явь и Шершеневича из коллективного сборника имажинистов Плавильня слов. Приводятся положения статьи «О поэзии» проповедника нового искусства, протежируемого большевиками, К. Малевича (1919) и две из четырех строк супрематического стихотворения в транслитерации:

Ulė Ėle Liel Li One Kon Si An
Onon Kori Ri Koazambi Moena Liež.

Fuente: (Krėvė 1921c)

Автор статей – сам редактор журнала, прозаик, поэт, критик, драматург Винцас Креве, что было известно современникам (Snarskis 1928b, 232) и подтверждено списком работ, составленным Креве, и распиской в получении гонорара (Žukas 1981, 547–548). Последнее не исключает сомнений: известны случаи, когда редакторы не раскрывали своих сотрудников в гонорарных ведомостях (Žirgulis 1979, 267).

Псевдоним M. Kemšys и криптоним M. K-ys использовал прозаик, драматург и публицист, критик, литературовед и театровед Балис Сруога. С 1924 г. Сруога преподавал в Литовском университете русский фольклор и литературу. В 1929 г. он читал курс «Новейшая русская литература», в 1931 г. – «История новейшей русской литературы». Но в отчетах университета среди публикаций Сруоги статья не значится (Žukas 1981, 550–551). Жукас исключал принадлежность Креве статьи о поэзии в Darbai ir dienos, полагая, что ее мог написать Миколас Банявичюс, что наиболее вероятно, Балис Сруога либо кто-то за пределами университета. Но вряд ли Сруога называл бы русскую поэзию нашей, русских поэтов – нашими, как это делает автор статьи: «с запасами нашего поэтического вчера»; «все неологизмы нашей советской речи»; «для партийных кругов нашей современной поэзии»; «наши поэты ответили на смерть Ленина» и т. п. (Там же, 223, 240, 241, 246).

Миколас Банявичюс (в печати на русском языке М. Ф. Баневич) представляется наиболее вероятным автором статьи (особенно если не придавать значения отмеченным деталям, могущим говорить о причастности к советской литературной среде), поэтому целесообразно остановиться на деталях его биографии, связавших его с Креве, который годами оказывал ему покровительство, и его деятельности по распространению в Литве знаний о русской литературе. В отчетах университета лектор русского языка и литературы Баневич значился уроженцем Тельшяй Микасом Банявичюсом (Lietuvos universitetas 1927, 70; Vytauto Didžiojo Universitetas 1932, 85), в литовских энциклопедиях – Миколасом Банявичюсом (Banevičius 1934; Banevičius 1954). За этим именем скрывается Михаил Флорович Подшибякин, в собственноручной автобиографии назвавший местом рождения Баку (Gamzajevas 2017a, 67), по другим сведениям – уроженец Царевского уезда Астраханской губернии, в 1919 г. переданного Царицынской губернии, которая и указывается местом рождения (Vanagas 1996; Vanagas 2001).

Окончив гимназию в Баку, Подшибякин учился в Санкт-Петербурге в Горном институте, затем на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета. По окончании университета (1910) он работал в Баку юрисконсультом в нефтяных компаниях, участвовал в деятельности местного отделения кадетской партии (Gamzajevas 2017a, 68) и познакомился с Креве. В Баку Креве с 1909 г. преподавал русский язык и литературу в гимназии. Предполагалось, что он участвовал в литературно-музыкальном кружке и сблизился с Подшибякиным, избранным в 1914 г. кандидатом в старосты кружка (Zalatorius 2003, 173). Предположения не находят подтверждения, в отличие от обоснованной версии о сближении кадета Подшибякина и эсера Креве на почве политики: в октябре 1917 г. они были избраны депутатами городской думы, сотрудничали в различных советах и комитетах (Gamzajevas 2017a, 63–69). После провозглашения Азербайджанской Демократической Республики Подшибякин стал в 1919 г. председателем бакинского отдела антибольшевицкого Всероссийского национального центра, Креве был назначен консулом Литвы.

О доверительных отношениях между ними свидетельствует эпизод, изложенный в документальном очерке Креве: заранее выясняя отношение русской общественности Баку к приходу красных, уполномоченные большевиков получили от председателя Русского национального комитета П–кина, т. е. Подшибякина, постановление комитета, согласно которому для возрождения России необходим Баку, поэтому национальный комитет в своей газете будет вести агитацию против азербайджанской власти и с приходом большевиков поддержит все их начинания, поскольку большевики являются единственной силой, способной воссоединить окраины с Россией. Копия постановления имелась в архиве литовского консульства. Несмотря на это, с приходом красных кадету П–кину как ярому противнику большевиков пришлось прятаться, спасаясь от расстрела (Krėvė 1920).

Креве выдал ему паспорт литовского гражданина А. Баневича и включил в список работников консульства. В 1920 г. семья Креве и отныне Банявичюс с женой в группе граждан Литвы через Москву и Ригу выбрались в Литву (Gamzajevas 2017b, 68). При финансовой поддержке Креве Банявичюс с женой в 1921 г. уехал в Берлин, где месяца два пытался устроиться в каком-нибудь эмигрантском издательстве, затем продолжил поиски пристанища в Париже, но почти полгода спустя вернулся в Каунас (Matekūnaitė 1991, 36; Gamzajevas 2017b, 71). Первое время Банявичюсы жили в квартире Креве, Банявичюс зарабатывал уроками. Креве помог ему с местом преподавателя русского языка на Высших коммерческих курсах; в 1922 г. став ординарным профессором Литовского университета и возглавив кафедру славянских литератур, Креве в 1924 г. устроил Банявичюса в университет лектором русского языка. Банявичюс читал также курсы по творчеству Тургенева, Короленко, жизни и творчеству Толстого, пролетарской литературе в Советской России, цензурному террору (Vytauto Didžiojo Universitetas 1932, 210).

Свою деятельность в Каунасе Банявичюс связал с популяризацией русской литературы в русскоязычной и литовской среде, сделав ее «своей профессией и судьбой» (Ковтун 2002, 191; Kovtun 2009, 534–535). Он пользовался репутацией опытного оратора и популярного лектора. Известный книговед и библиограф Л. И. Владимиров учился в университете в 1932–1936 гг. и сохранил яркое впечатление от лекций о Пушкине, которые Банявичюс читал с необыкновенным красноречием (Atsiminimai 1981, 473). Банявичюс выступал на вечерах русских организаций, посвященных русским писателям (Вечер памяти В. Г. Короленко 1927). На вечере памяти Некрасова лектор Литовского университета М. Баневич в своем докладе «выразительно и с настроением» прочитал отрывки из стихотворений поэта (Н. 1928). Вечер памяти Л. Н. Толстого был открыт «популярным у нас лектором М. Баневичем, полуторачасовая речь которого была выслушана собравшимися с напряженным вниманием» (Сокольски. 1928). На вечере русской культуры в Кибартай звучали отрывки из произведений Пушкина, Некрасова, Есенина, Гумилева «и других поэтов и писателей земли Русской», Баневич выступил с докладом о Некрасове (I. Ю. 1928). Позднее он участвовал в вечерах, посвященных Чехову, Тургеневу, Пушкину, Бунину. Отличие тематики докладов от статьи о современной русской поэзии объяснимо запросом аудитории: русские меньшинство и эмиграция посредством подобных вечеров поддерживали и демонстрировали коллективную национально-культурную идентичность, основанную на консервативной приверженности традициям русской культуры.

С русской литературой связаны выступления Банявичюса в литовской печати – некрологи Арцыбашева (Banevičius 1927a) и Сологуба (Banevičius 1927b), статья к 50-летию смерти Достоевского (Banevičius 1931a). Пушкину посвящены работы Банявичюса 1934–1937 г. на русском и литовском языках (Sideravičius 1985, 29–30; Сидеравичюс 1999, 72–73; Ковтун 2002, 192; Kovtun 2009, 535).

В 1929 г. он написал большую работу о новой советской литературе в восемь листов, в 1931 г. читал курс о пролетарской литературе в Советской России (Žukas 1981, 550). В основу курса, очевидно, легли материалы, использованные в статьях о советской литературе. В статье о пролетарской литературе в Советской России Банявичюс предложил рассматривать в истории русской литературы (помимо литературы в эмиграции) два процесса – историю пролетарской литературы и историю литературы «попутчиков». Обзор пролетарской литературы показал безрезультатность усилий создать новую литературу: десятилетия террора и насилия в поэзии не дали ничего достойного обсуждения, величайшие достижения в прозе – произведения Ляшко, Гладкова, Артема Веселого и Федина (Banevičius 1929a). В статье о непролетарской литературе в пролетарской стране внимание уделено в основном «Серапионовым братьям» и появившимся в 1928 г. произведениям Ивнева («Герой романа»), Козырева («Подземные воды»), Вс. Иванова (повесть «Гибель Железной», рассказ «Подвиг Алексея Чемоданова»), А. Н. Новикова («Причины происхождения туманностей»), Федина («Братья»), рассказам Пильняка (Banevičius 1929b). Отчасти расширенным и дополненным вариантом, отчасти продолжением статей стала большая статья на ту же тему в первом томе университетского журнала Darbai ir dienos (Banevičius 1930).

Казалось бы, странно, что после большой статьи Банявичюса о пролетарской литературе в первом томе Darbai ir dienos вышла работа близкого содержания меньшего объема, под псевдонимом и на русском языке: гуманитарный факультет неохотно печатал работы на иностранных языках, что не раз обсуждалось советом факультета; исключения делались чаще всего для иностранцев. Кроме того, статья не упоминается в списках публикаций работников университета (Žukas 1981, 550). Однако первая статья рассматривала преимущественно литературные группировки футуристов, литературные содружества «Серапионовы братья», «Кузница», «Октябрь», «Перевал», объединения пролетарских писателей, политику партии в отношении литературы, поэзии касаясь постольку, поскольку речь шла о поэзии футуристов или творчестве пролетарских поэтов¹. Статья не давала более целостного образа пореволюционной русской поэзии в Советской России. Объяснить псевдоним можно тем, что в том же томе помещена статья Банявичюса о реалистических новеллах Креве (Banevičius 1931b), и редактор издания Креве мог «одолжить» псевдоним, которым он пользовался для своих статей 1921 г. о пролетарской поэзии и поэзии большевицких дней.

Скудные материалы позволяют сделать скромные выводы. Единственная развернутая оценка поэтического творчества Мандельштама представлена в статье на русском языке о новейшей русской поэзии, автором которой мог быть М. Ф. Подшибякин (М. Банявичюс), однако полной уверенности в этом нет. В межвоенные годы в Литве наибольший отклик вызывала поэзия Александра Блока, Андрея Белого, футуристов, имажинистов, пролетарских поэтов. Соответственно переводились произведения, созвучные литовской поэзии символистcкой и неоромантической ориентации, а также необходимые для иллюстрации негативных трансформаций российского общества и искусства либо отвечающие собственным исканиям новых путей в литературе. Иначе говоря, отсутствовал запрос на переводы поэзии и прозы Осипа Мандельштама; они были известны, но узкому кругу ценителей.